Небоскреб >

Крылатый сгинул. Новость эта прошла мимо Душителя, он не интересовался судьбой этого странного Брата, и все бы текло так же, как раньше, если бы Фратрия не отдала ему Эне. Удивление, неприятие, отторжение: сколько Душитель не пытался, он так и не нашел в себе ни крупицы чего-то, хотя бы мало-мальски напоминающего заботу. Угрюмое холодное безразличие плескалось через край, была даже досада от этой новой обузы.
Но его мнения не спрашивали, а сам он предпочел отмолчаться. Безразличия становилось слишком много, быть может, хоть Сестра сумеет разбавить бесплодность этих циклов? Кажется, грешно скучать в Раю… значит, он самый закоренелый грешник этих холодных пространств. Настало время познакомиться с Эне поближе, вернее, заявить ей о своем праве на нее, он все откладывал, это нежелание превращалось в преследующий навязчивый призрак, который вскоре оказался преодолен. Попробовал, выпил до дна и отбросил в сторону, как пустую иссушенную тушку недородка, чего доброго, так у него закончатся все чувства, хотя, зачем они Брату? Чувства нет, но есть ощущения. Эмоций нет, есть один лишь Цвет. Своего под этой скорлупой – всего ничего, обрывки памяти сквозь ворохи запретов, кто-то прикасается, чьи-то теплые руки, голос… голос забыл.
Свернувшись кольцами у входа, на границе камня и предупреждающе скрипнувших мостков, Душитель ждал. Соваться в покой Сестры у него желания не было, он что-то слышал о жилище Эне, вроде как, оно звалось Бездна, якобы это сплошной обрыв. Ползающему на брюхе, да еще и слепому, там явно делать нечего. Хотя тут тоже было очень много пространства, как подсказало странно звучащее эхо. Скала… вздрагивала. Пошевелившись и прислушавшись, Душитель услышал и почувствовал, как в глубине что-то движется, работает, словно вздыхает огромный механизм, живой только из-за собственного упорства. Едва ощутимая вибрация, неотступная, как зуд, глубинный шум, еле ощутимые даже для него движения титанического механизма где-то далеко внизу, в какой-то миг ставшее невыносимым, все остановилось, когда он прижал ладони к ушам, прислушался к тихому току лимфы под собственной тонкой кожей, ритм, чем-то родственный тому, что живет в руднике Эне… сердцебиение Спящего, одно на всех.
Брат поднял голову на едва ощутимые неживые прикосновения, что-то подсказало, как это зовется – снег. Чувствуя его, он совсем не чувствует его холода, вообще не чувствует, и промороженного воздуха и сырого тумана, в который ныряло эхо от ударов крыльев перепуганных ушанов. Ощущений осталось всего ничего, но, кажется внизу, в Кошмаре, у него все это было. Мысли легкие, как перья. Не помнил, что такое перья, знал слово только по смутной памяти какого-то случайного прикосновения. А снежинки все спускались, летели в него, садились на сталь, обступали пятна ржавчины, таяли на живом, пропитывали влагой ткань на лице, скатывались не слезами, но каплями конденсата.
Что? Шаги?
Душитель медленно обернулся, скрежеща по камню.

Душитель слушал рудник, пока ждал, внимательно приобщался к глубинным движениям неведомых механизмов под толщей камня, кто ж мог знать, что он грешен еще и любопытством? Слишком долго ждал, слишком глубоко ушел в свои ощущения, оттого стал хрустально-хрупким, истончился как струна и голос сестры оказался громким до боли. Прикосновение ладони к не способному осязать, но очень чуткому металлу – мучительно.
- Кто ты?
Два слова как удар, как камешки, упали на пол, поскакали эхом. Поскакали с эхом, от повторов растеряли всякий смысл и вернулись с новой силой, с осознанием и удивлением.
Я? Кто я? А кто – я? А сама-то ты кто? Знаешь?
Вопросы, на которые не было ответов. Вопросы, на которые принято отвечать пустым звуком имени (так вот зачем оно нужно!). Не желает думать, не желает падать вдоль нестерпимой безжалостной цепи рекурсии, в которой каждое звено страшнее его собственных колец хвоста, сомкнутых на живом теле. Неживое сковывает и выпивает живое, а сейчас наоборот, кто-то еще раз несмело прикасается к нему. Шевельнулся, чтобы отогнать ее от себя, чтобы отдернулись эти руки от сокращающихся и наползающих друг на друга пластин, и посыпались осколки камня, стесанные со стены небрежным движением, скрипнули мостки, процарапал по полу металл, оставляя следы ржавчины и полосы. Развернулся, пригибаясь книзу – звук бился в тесноте и указывал на низкий потолок возле входа, снова замер, скрестив руки на груди. Даже так он возвышался над маленькой Сестрой.
- Чем обязана столь лестным визитом в часть своих Покоев, именуемую рудником?
Скривил губы, то ли с презрением, то ли с усмешкой. Ее покои, надо же. В любом уголке Рая он чувствовал хозяином себя, а никак не Сестер, но их слабое, едва заметное сопротивление, острая песчинка упрямства забавляла. Хотя нет, то ли забавляла, то ли раздражала, или все вместе.
- Мое имя – Душитель. И теперь ты принадлежишь мне, Сестра Эне.
Неживой голос. Совершенно бесстрастный, равнодушный, холодный. Кажется, таким он и должен быть.

- Значит Душитель, да? Имя тебе подходит, но я это не со зла.
А он не любил свое имя, эту неуместную кличку и, уж конечно, был уверен, что не так уж она ему подходит. То, второе прозвище куда метче, но оно вызывает еще большую ярость.
Я не…
Так это происходит – глухой лязг смыкает объятья, из которых сумеет вырваться даже не каждый Брат, пластины топорщатся на изгибах, обнажая, показывая темное пустое нутро, цепляются за такие же пластины, гнутся, ломают края, держат. Чудовищный скрежет. Душитель? Плечи сводит как от холода давним, привычным ощущением стесненности, когда то, что осталось незавершенным, упрятано под сталь. Несовершенный, незаконченный труд Кошмара, этот огрызок тела, венчающий идеального и смертоносного червя из металла. А, наверное, она права. Пусть будет права.
- Если бы я могла ему помочь, если бы я успела...
Снежинки едва слышно шуршат о металл. Кое-где его тронула коррозия и Брат чувствует шорохи на этих местах отчетливей. Снег все медленней тает на коже, скоро прекратит совсем, но он не чувствует ни холода, ни неудобства от этого: так должно быть, таким ему должно быть – холодным снаружи и изнутри, болезненная текучая промороженность Лазури стала ему родной и родственной. Но он знает только свою боль, он – колодец, глядящий внутрь себя, после мук Бездны неведомо сострадание, не понимает и не умеет сочувствовать, не способен. То, что внутри, оно бесплоднее камня, который придавливает цветоносную жилу. Ожидание с тонким налетом удивления: неужели Сестра что-то чувствовала к Крылатому? Пыталась помочь? Но ни один из них не способен помочь даже себе самому, не говоря о других. Сочувствие Золота бесполезно, из него не отлить венца, не выковать оружия, не вылить его на камни, крася их умением ощущать чужую боль. Это бесполезно, это всего лишь лимфа… И Душитель слушает, как тянутся к хозяйке Покоя снежинки-лапки, и что-то неосязаемое, чье присутствие угадывается только интуитивно, и что-то внутри скалы на мгновение дает сбой. Сестра, плоть от плоти Спящего, он отзывается ей, ее маленькому и странному горю. Потеряла надсмотрщика, хозяина… друга. Последнее слово, знакомо только по смыслу, который вкладывали в него чужие уста. Не понимает. Ждет ее слов, потому что сам он уже сказал все, что следовало. И ее слова осыпаются на него, подобно потоку разбитых стекол, с грустью, с весельем, с истерически-тонкой ноткой безумия. Брат замер, закаменел в неподвижности, когда Эне забралась на него, ступила на изгибы тела, избегая шипов и выступов. Движение воздуха… что? Смотри? Ему хочется рассмеяться, хочется приподнять повязку и показать, что там, под ней, наверное, даже рассказать, как это получилось, но этот порыв только эхо, которым его пустота отзывается на взбалмошную речь Сестры. Руки остались скрещенными на груди, голова чуть опущена, имитируя внимание. Только когда она умолкла, поняв, наверное, что говорит одна и почти что сама с собой, только шорох предупредил о быстром и точном движении. Приподнялась середина хвоста и до упора согнутая петля обвилась вокруг хрупкого тела двумя кольцами разом. Брат играючи преодолел инстинктивное сопротивление и  приподнял ее, сжимая крепко, но пока еще очень аккуратно. Его прикосновения становятся тянущими, мучительно, больно: он начинает осушать ее. Вот почему он – все-таки Душитель, а не Червь. Колючая острая Лазурь, сейчас у нее острый привкус чужого страха, спертого дыхания, загнанного в сжатую до боли грудную клетку. Длинное волнообразное движение проходит по всему его телу и он, неловко лязгнув о стену боком, приблизился так, что кожей чувствовал эти попытки глотнуть воздух, коснулся чужой щеки небрежно, на ощупь, но не ощущая самого прикосновения, потому что его собственная плоть давно облезла с кончиков пальцев, обнажив проросшие металлом кости:
- Мы оба сами решим, что для нас хуже.

Отредактировано Душитель (04.04.2012 07:20:37)

- Кого погубит мой приход?
Голос тоже может бить. Неверием, насмешкой – наотмашь. У нее еще много Цвета, чутье хищника угадывало его в слабом теле, желанную морозную лимфу, и инстинкт хищника судорогой сводил мертвую сталь – убить, переломать, забрать, но Брат лишь снисходительно осаживал свою жажду, свой вечный голод. Он не спешил. Время, подстегнутое бешеным током Лазури, втягивалось под металл. Мысли, движения, рокот механической жизни в глубине скалы, падение снега, вздохи Сестры – все замедлялось и вязло в стылом воздухе.
Тепло ее тела. Только сейчас он понял, ощутил, что она теплая. Еще касаясь ее щеки, он потянулся дальше, живой и чувствующей ладонью коснулся губ в не терпящем возражений требовании замолчать. Время замедлялось, скручивалось спиралью, свивалось поделенными на сегменты кольцами стального тела, внешняя неподвижность изнутри была ледяной водой, вперемежку с осколками льда падающей на лицо. Голова Эне запрокинулась в бессилии, затылок откинулся на глухо отозвавшуюся сталь, кажется, коготь задел нежную кожу на щеке, рассек. Чем она отличалась от изломанного пережеванного объятьями Брата недородка? Разве только тем, что имела дерзость звать себя хозяйкой этих мест. Душитель понимал, что причиняет боль, и где-то даже пытался найти зацепку, оправдание тому, что он прекратит это истязание, но все не удавалось. Длинные, тянущие жилы стены внутри, под броней; безразличие пополам с брезгливостью заменяло в них раствор и блоки. Ничтожество, ничтожество!
Наконец, пить стало почти нечего, он бы продолжал свою пытку и несколько часов, отпустил только для того, чтобы оставить ей жизнь. Досадливая необходимость беречь свое. Отныне и до конца рычать, как пес над костью, над этим улетающим теплом тела, и чтобы никто, никогда… никогда. Сестра упала на колени, не удержавшись, завалилась набок, действительно, словно осушенное пустое тельце недородка; нависнув над ней, Душитель оперся ладонями о каменный пол, оказался близко-близко, но, когда заговорил, стало ясно – ближе уже не будет никогда. Ближе некуда, они чужды друг другу до омерзения, до судороги вдоль испещренного ржавыми пятнами хребта, общее – только текучая быстрая лимфа, тонко поющая под кожей. Она тоже в ловушке, ей тоже никуда не деться. Один зверь-тюремщик на двоих, и он наверняка не оставит свою добычу. По праву свою.
- Твои слова ничего для меня не значат. Да и сама ты – пустая. – Тихий шепот, хриплый как кашель. Он так редко разговаривает, что порой вообще забывает, как это.
Перенеся вес на левую руку, правую он отвел назад, на ощупь отыскивая первый ряд шипов на своем хвосте, нашел, ударил открытой ладонью, пробивая ее насквозь, поднес к лицу Сестры. Мог бы отдать Цвет и без этого, но, наверное, просто не хотел дотрагиваться до теплого тела еще раз. С пальцев капает, тянется, уходит вниз… она почти неосязаема, да вообще, есть ли она, лимфа?
- И что же ты несешь?
Вопрос задан безо всякого интереса. Жалобно, неловко лязгают пластины тела, вынужденного двинуться по камню против роста. Рука онемела по локоть. Корми эту тварь столько, чтобы она не вцепилась тебе в глотку. Защищай свое. Помни о Кошмаре. Иначе… острые грани табу режут ладонь и скребут по металлу. Иначе всё рухнет. Всё. Навсегда.