Когда бы он ни пришёл, она покоится в лодке, похожая на мёртвую царевну под хрустальным стеклом из сказок: такая же неподвижная, ледяная и прекрасная.
Сёстры, должно быть, давно позабыли, способна ли она испытывать и проявлять какие-либо чувства или хотя бы отвлечься на мгновение от созерцания серебристой Луны.
В Богомоле же после каждого возвращения из Кошмара проявляется всё больше механического бесстрастия. И шепчутся сплетницы-Сестрицы, что Брат со своей подопечной становятся поистине идеальной парой.
"А ведь я даже когда-то любила его..." — думает Ута, отстранённо прислушиваясь к приближающемуся лязгу металла, но не отрывая взгляд от ночного светила.
"А ведь я даже когда-то гордился ею..." — осматривает глава Фратрии безмятежно-безжизненный холодный Грот.

Многое рассказывали Гостю про эту Сестру. Больше было собственных нелестных мнений, чем объективного чего-то, однозначного. Увы, давно уже пришлось ему усвоить, что у каждого в этом странном мире правда своя.
И даже то, что Сёстры суть порождения того, мечты и желания, – оставалось истиной относительной.
Но только такой полумёртвый холодный мир и мог породить нечто подобное маленькой Яни и её Покою.
«Страшно, одиноко, непонятно...» - читалось в её блестящих глазах. Но никогда даже не мелькало последующее «Защити, не уходи, объясни!», свойственное Сестре Оле. Словно бы малышку полностью устраивал такой расклад.
Более того – он был её родной стихией.
Одно это Гость понял точно.

Карамельная, сладострастная, Янтарная... Ядовито веселье этого Цвета для вечной страдалицы.
— Не искушай Верхним Пределом, Сестрица. Моя судьба предопределена. Кто, если не я, умилостивит страшного Дракона своей жертвой?
— А я не хочу, чтобы ты досталась кому-либо кроме меня. — с капризным кокетством надувает губки Ире. — Или мне, или никому. Слишком ты хороша, дитя Лазури и Изумруда...
Смех её, искристый, как шампанское, непривычен в окрестностях тёмной башни, обители пыток, страдания и заточения. Томно облокотившись на ржавый крест, удерживающий распятую под секирой Иму, она продолжает:
— Скоро меня вознесут. Видишь, больше не прикована к Покою... О, ты, верно, завидуешь...
— Я горжусь своей скорбной долей, Сестра. — отвечает та, чувствуя, каким теплом светится обнажённое тело соблазнительницы, но не в силах сполна насладиться его видом из-за ограниченности обзора.
— Что ж... Счастливо оставаться. — прикосновение Янтаря обжигает бледную полуматериальную кожу Имы, причиняя ещё большую боль, чем родная Лазурь. Скрежет опустившейся секиры заставляет Ире вздрогнуть, но прощальную ласку она и не думает прерывать. Слишком долго она ждала, когда сможет наконец подняться на эту башню, как раньше, до мятежа старших Сестёр...
Маятник, качнувшись ещё раз, от нарушенного баланса Цветов срывается. Свист лезвия в ушах Сестры-жертвы заглушён неистово-болезненной волной Янтаря и Золота, заливающей распятие, выжигающей жалкие остатки её измученной жизни.

"Ответь, почему называют тебя Сестрой-Смертью?" - спросил бы Гость, если б только умел говорить.
Мрачен Покой Сестры. За досками заколоченных окон - умирающий осенний город. Стоны, выстрелы... Откуда? Впрочем, у Яни тоже мерещатся порой шаги и мелькающие тени. Но квартира малышки-танцовщицы по сравнению с этим заброшенным домом - просто райский уголок...
Каким же сделает мир здешняя хозяйка? Вряд ли светлым. Вряд ли живым.
Но ему так хочется узнать, что за большая коробка с песком и красками стоит в Саду. А спросить у кого? Больше никто и не знает...
Страшен Покой Сестры-Самозванки. Неуютен и безрадостен, как и всё во мрачном Промежутке.

Пурпур и Лазурь — воля и терпение, пыл и отчаяние — в этой печи сплавляются в единое целое, неразделимое. Надрывная, но стальная струна.
Юна смотрит ослепшими от жара и света глазами вглубь пылающего горнила. И видит цепь Пределов, и все свои предыдущие и будущие жизни в них, и агонию ежеминутно рождающихся и гибнущих миров. Тесное чёрное платье сдавливает шнуровкой талию и шею — она не замечает.
Вечный Инквизитор, служительница истин и законов, словно бы в насмешку обречённая быть ведьмой-еретичкой.
Всегда. В любых воплощениях.
Она, правда, не помнит в деталях ни приговора, ни казни — но отчего-то ей кажется, что с неведомой силой, направляющей действия Младшего, она уже говорила по душам.