Из забытья вывел грохот рушащегося строения. Второе пробуждение далось не в пример проще первого. Глаза раскрылись мгновенно, и темнота под закрытыми веками исчезла, по ощущениям просуществовав не больше мгновения. Не было понятно, удалось ли вообще заснуть. Отдых если и был, то сил не прибавил. «Но что меня разбудило? Откуда был этот шум?» Из окна были видны только столбы поднимающегося пепла. Беспокойство гнало на улицу, нужно было узнать больше. Оказалось, это рухнул соседний дом. Из-за поднявшегося облака пепла нельзя было четко что-либо разглядеть, однако это не помешало заметить мелькнувший  в просвете силуэт.
До этого момента почему-то казалось, что в этом месте не должно быть никого другого. Осознание обратного вызвало внезапный страх. От мелькнувшей фигуры веяло неясной угрозой. Весь этот мир был странен, вызывал опасение и беспокойство, и что-либо живущее в нем не могло не быть угрозой. Неприятное сосущее ощущение заполнило внутренности, дыхание участилось. «А что если мне придется с ним сразиться?» - от этой мысли по спине пробежала теплая, почти приятная дрожь, зрачки глаз слегка расширились, язык жадно облизал неожиданно пересохшие губы. Глаза стали машинально бегать по земле в поисках чего-нибудь, что может быть использовано как оружие. Обломок кирпича пришелся как нельзя кстати. «Куда исчезла эта тень?» Пальцы сильнее, до боли сжали импровизированное оружие. Двигаясь вдоль стены, тело инстинктивно прижималось к ней, словно стараясь слиться с ее поверхностью. У самого угла дома пришлось замереть и напряженно вслушиваться, пытаясь поймать любые звуки, и одновременно быть готовым ударить, если это потребуется. Но тот, за кем шла охота, сам оказался хитрым охотником. Мгновение, и молниеносно высунувшаяся из-за угла рука, направленная прямо в лицо, обхватила голову, закрывая ладонью глаза, вдавливая в стену. Чужие пальцы сдавили шею и начали сжиматься, вызвав на себя целый град панических ударов вслепую. Отчаянные попытки принесли успех: один из ударов достиг цели, руки нападавшего разжались и из его ослабевшей хватки получилось вырваться. Теперь его можно было разглядеть. Тощая, жалкая фигура в потрепанной робе из мешковины. Искаженное злобой лицо, руки с длинными ногтями, босые ноги - все было перепачкано в саже и засохшей крови. Тело было покрыто язвами, из многочисленных ран слабо текла кровь, словно ее уже мало оставалось. Рот судорожно открывался и закрывался, демонстрируя шевелящийся обрубок языка. Глаза его, слезящиеся и полуслепые, были глазами погрязшего в безумии уже не человека, но животного. Выглядящее таким жалким и слабым, тем не менее, это... существо было физически сильным: результат проявления либо отчаянной силы воли, либо, вероятнее, подстегиваемого болью безумия.
Рассматривать дольше не было возможности: существо с воем бросилось вперед. Тело само напряглось, сжалось в пружину, приготовившись встретить опасность. Толчок – и противник полетел в угол дома, раздался глухой удар, стены пошли трещинами, но выдержали. Тварь со стоном опустилась на землю, ее руки судорожно загребли землю. Лицо поверженного не подавало признаков жизни. «Он мертв? Я убил его?» Ликование ослабило бдительность, подходить к врагу было непростительной глупостью. Упавший швырнул в глаза землю и резко вскочил. Руки инстинктивно прикрыли глаза, и враг воспользовался этим, врезался в живот, опрокинул на землю и снова начал душить, на этот раз обоими руками. Эти руки, клещами сдавливавшим шею, казалось, не чувствовали боли от сыпавшихся на них ударов и лишь крепче сжимались. Тогда жертва собрала все свои силы и нанесла удар в голову. Существо застонало, уткнулось лицом в землю. Тело, оказавшееся неожиданно легким, было просто оттолкнуть. Еще не умершее окончательно, существо пыталось приподнять голову, когда наотмашь нанесенный следующий удар опрокинул ее обратно. Двух ударов казалось мало. Рука с обломком кирпича, зажатым до побелевших костяшек, нанесла следующий удар, потом еще и еще и не переставала подниматься и опускаться, пока голова противника не превратилась в смешанную с грязью кровавую кашу.

Преступник вернулся на место преступления. Он смотрел на брошенное тело, не чувствуя ни раскаяния, ни стыда, ни сожаления. Не способное отдать более, чем уже было отдано, оно лежало посреди улицы, свидетельство непоправимости совершенного. Оставлять его таким нельзя, это могло привлечь нежелательное внимание и навести тех тварей на его след, а сталкиваться с ними не хотелось. Оттащенное к горящим руинам, тело было брошено в огонь. Языки пламени жадно схватили подношение и быстро стали пожирать плоть, уничтожая все улики. Занявшееся пламя отблесками отражалось в глазах, неподвижно смотрящих на него. Все совершенные действия почему-то не казались неправильными или ужасными. Происходящее не походило на явь, а было словно на грани между реалистичным сном и поддельной реальностью. Грани тонкой, и все же способной поместить в себя все застывшее здесь пространство и время. Боль пронизывало тело криками об обратном, но все органы чувств успокаивающе шептали: это все ненастоящее, все не так должно быть, нет. Это небо искусственно, этот свет неестественен, этот воздух выдуман. Собственный голос был едва слышим, а в мозгу, все более отчуждавшемся от окружавшей его реальности, звучал тихий шепот мыслей, обжигающим прикосновением горячих губ невидимого советчика приникавших то к одному, то к другому уху: «В этом месте нет ничего, кроме разрушения и упадка. Те крохи, что могут быть ценны для меня, нельзя получить, не лишив их кого-нибудь». Постой, не спеши... замри и прислушайся... к тлению духа... тающего в пустоте... фальшивой оболочки.
«Да, здесь нужно забирать, чтобы выжить, нужно забирать, чтобы идти дальше, нужно забирать у других, чтобы не забрали у тебя. Я возьму все, что пожелаю, все здесь мое, сама эта пустошь – моя!» Жалкий безумец... назвал пустыню своей... слышишь смех огня,.. жующего твою тень?.. все совсем наоборот.
«Если потребуется убить снова, я не буду колебаться. Никого ведь не жалко, нет, они все равно ненастоящие, они не такие, как я. Только настоящее может жить. И я выживу, я не исчезну. Я все сделаю, чтобы сохранить свою сущность» Прогрызи свой путь... помазание желчью... даровало шанс... найти избавленье,.. лишь переступи себя...
«Да, я разорю это место. Я смогу сделать это. Я выжму из него все соки и отброшу прочь пустую оболочку! Я – Разоритель!» Опустевший крик... звучи громче плача звезд... летящих в небо... не познаешь иначе... какова на вкус их кровь...
«Разоритель», - выкрикнутое имя возвращается, с издевкой отраженное эхом, и его смех сдувает всю смелость, всю решительность, под тонким слоем которых просвечивается ужас, оставляя обнаженные нервы, по оголенным проводкам которых пускает одну-единственную мысль: «Беги!»
...Ноги несли за пределы разрушенного города, оставляя позади все его столь чужеродное безумие. Но бесполезно было пытаться что-либо забыть: яркие образы остались выжженными в памяти, словно истосковавшейся по чему-либо, что можно хранить. Перед глазами Разорителя по-прежнему один за другим идут неистовые, протягивающие к нему руки, ковыляющие за ним вслед, смотрящие на него ненавидящим взором. Труп снова лежит посреди улицы, его лицо тает под ударами вновь и вновь опускающейся руки, еще живые глаза убитого горят яростным огнем, а их пальцы вцепляются в глотки друг друга. Огонь кусает неосторожную руку, земля печет спину, а  мрачные тучи равнодушно отвечают на его вопрошающий взгляд. Разоритель знал: ему не убежать. Знал, и все равно бежал, с чувством, близким к отчаянию осознавая, что протянутые костлявые руки уже вцепились ему в сердце, в разум и уже начали медленно, мучительно вырывать их, а голос горячим дыханием шепчет: «Возносится весть... мертворожденный идет!.. Слабодушный труп... славь густую тишину... и внемли грядущему!..»

Усталость накапливалась, тяжелеющим грузом ложилась на плечи, придавливала к земле, едкой кислотой разъедала мышцы. Постепенно она становилась такой же привычной вещью, как песок под ногами или щекочущий ноздри запах гари. Верная подруга бессоннице, она въедалась в плоть, пропитывала тело, как пот пропитывает одежду. Казалось,  от нее уже никогда не получится избавиться. Но вследствие ли нарастающей усталости, глухо пульсирующая боль которой притупляла любое чувство, или же с отдалением от места пробуждения страх ослабевал и переставал быть единственным чувством, засевшим в мозгу. Появилась... Нет, не надежда, но решимость, медленно, но верно выталкивающая страх из подсознания, настойчиво пробуждающая злость на себя самого за проявленную трусость. Тлеющий огонек этой решимости все, что было у Разорителя, и приходилось держаться за него, старательно сохраняя внутри себя это едва занимавшееся пламя. Разоритель осознавал, что надолго сил ему не хватит, что рано или поздно придется остановиться и встретиться лицом к лицу с преследующей его опасностью, с ужасами, повылезавшими из выгребной ямы той бойни. Он просто знал, что его преследуют, с уверенностью, близкой к паранойе чувствовал, что стал самой желанной целью для порождений безумия.
«Я не могу так просто бежать», - говорил он себе. – «Я не могу вечно бояться. Когда у меня иссякнут силы и я уткнусь лицом в землю, мне придет конец. Надо повернуться лицом к врагу и встретить его сейчас, пока я еще способен на это. Лучше стать охотником, отбивающимся от стаи диких зверей, и быть загрызенным ими, чем умереть загнанной жертвой». Впрочем, Разоритель не собирался умирать, он просто не мог себе этого позволить. Он заставит себя выжить. Какую бы цену ни пришлось за это заплатить.

Сменившаяся местность подталкивала его к принятию решения. Разоритель наткнулся на руины чего-то, отдаленно напоминавшего город поистине огромных размеров. Рядом с ним оставленное позади место выглядело жалкой деревушкой. Но и произошедшие здесь разрушения были куда масштабнее. «В этом проклятом месте ничто не избежало подобной участи», - горько подумалось Разорителю. Здания, гораздо более высокие, чем когда-либо можно было представить, оставили после себя лишь остовы, скелеты прежнего великолепия, и немногие уцелели даже до такого состояния. Земля, покрытая шрамами-трещинами, поглотила многие сооружения. Некоторые из них, переломанные пополам, все еще находились в многочисленных трещинах-пастях земли, и нельзя было сказать, застряли они или же просто тонули настолько медленно, что пройдет вечность, прежде чем исчезновение будет окончательным. Словно земля мстила за оставленные ей раны, тут и там покрывавшие ее поверхность застекленевшими язвами. Лишь одно из строений сохранилось достаточно целым и могло служить доказательством великолепия этого места. Его вершина пронизывала пелену дыма и, верно, упиралась в сам небосвод, царапая его холодным перстом. Тут и там из здания были вырваны куски, обнажая стальные ребра конструкции. Его подножие было охвачено пламенем, расплавившим стены первых этажей в кипящее стеклянное озеро под ним, но даже жар огня был нипочем тугоплавким балкам конструкции. Несмотря на все повреждения, здание смогло выстоять и осталось немым, но все еще живым свидетелем достигнутому величию и пережитому хаосу. Разоритель подошел настолько близко, насколько позволял это сделать жар, и заворожено смотрел на титанических размеров сооружение.

«Как же должно было быть прекрасно это место», - думал он. – «Даже если весь остальной город и не выглядел точно также. Но насколько могучей должна была быть сокрушившая его сила? Неужели  и вправду подобные силы существуют?.. Да, я, я вижу...»
...Вижу подступающую к этому городу армию, вижу их оскаленные лица, смотрю им в глаза, глаза завидующие, глаза ненавидящие, глаза безумные. Их оружие смертоносно, оно направлено на защитников города. Мужественных, гордых, готовых оборонять свою святыню? Нет, такими были первые, они давно исчезли, их заменили дикие варвары, ничем не отличающиеся от нападающих сейчас. Жажда обладать этим прекрасным местом... или же стереть его с лица земли – вот что движет ими! Как же близко мне это чувство!.. Оружие выплевывает пламя, порождает взрывы, во вспышках гибнут сотни людей, с грохотом рушатся здания, сама земля извивается от пролитого на нее огня. Нападающие хотят уничтожить не только город, но и саму землю, чтобы она более не посмела родить ничего столь же величественного. Как же прекрасен момент апогея разрушения! И когда все заканчивается, победу праздновать некому. Земля мертва, небо сожжено, город стерт, армии огромными приливными волнами врезались друг в друга, переплавляя вместе тела солдат, стены зданий, причудливые механизмы, предназначенные исключительно для массовых убийств. Сила столкновения не пощадило ничего...

Разоритель очнулся от фантазии, когда ноги невольно сделали несколько шагов вперед и жар стал болезненно нестерпим. «Что это было? Неужели мое воображение сыграло со мной такую шутку?» - тревожно подумал он. Он оглянулся. Его охватило внезапное беспокойство. Сколько он здесь уже пробыл? Ведь он не должен стоять на месте, он должен бежать, должен... «Нет, хватит!» - эхо крика пробежало по мертвому городу. Не убегать, не бояться. «Дерись сейчас, если хочешь жить потом!» В этом месте просто нельзя было проявить позорную, порочащую трусость, нельзя было не поддаться самым жестоким порывам. Где-то внутри зашевелилась злоба, решимость преодолела порог критической массы, поглотила слабоумный страх и переросла в глухо ворчащую ярость.

...К городу разряженной цепочкой, протянутой по всей пустоши, шли бледные, истощенные тени безумцев. Не прекращая грызню между собой, лишь немногие могли дойти до города, но и их число было не мало. Первый дошедший движениями хищника подбирался к тому месту, где, он точно знал, находилась его жертва. Поворот здесь, пробраться через эти руины, перепрыгнуть трещину, еще один поворот. Вот он! Это, это точно тот самый? Он, казалось, недоуменно смотрел на преследуемого, ответившего прямым взглядом. В руках тот сжимал заостренный металлический шест. Что-то в его виде заставило тварь почувствовать секундное смятение. Преследуемый оскалил зубы в улыбке и первым сделал шаг навстречу...

Разоритель лежал на земле и смотрел на свою покалеченную руку, торчащим из нее лезвием почти касавшуюся лица. Его вдохи были медленны, тело было тяжелее камня. Слабость предательской пеленой заволакивала глаза, с трудом удавалось различать кровь, каплями падающую с бритвенно острого оружия. Вот очередная упала и тут же была поглощена томимой жаждой землей. «Может, я умру?» Навалившаяся апатия душила тревогу. Хотелось закрыть глаза, ни о чем не думать, ничего не чувствовать. Хотелось по крайней мере раз забыться, убежать от реальности, хотя бы отвернуться от нее. А ведь недостижимая ранее темнота покоя никогда не была ближе, никогда не была доступнее. Никогда Разорителю не было так тяжело оттолкнуть слабость. Он твердил себе, что должен бороться, должен подняться, что он не может умереть. «Не так, не здесь, не сейчас, не со мной, не я, не я...»

С первыми движениями вернулась боль, с болью – силы. Разоритель смог встать на колени. Рядом с ним лежало остывающее тело врага. Разоритель перевел взгляд на свою руку.  Страшное зрелище: рассеченная до основания ладонь, отрубленные фаланги, не желающие шевелится, как бы ни напрягалась воля, куцые пальцы. Челюсти сжались от злобы, которая сейчас была особенно нужна, чтобы подавить накатывающий волнами страх, предвещающий осознание последствий. «Ублюдок!», - сквозь зубы помянул противника Разоритель, взял серп за рукоятку и резким движением выдернул его из руки. Крик еле удержался в груди. Вырвав второй серп из шеи трупа, Разоритель со стоном поднялся и, пошатываясь, побрел к своему пристанищу. Раны необходимо было перевязать.

Уже в убежище, кое-как обмотав кусок ткани вокруг ладони и затянув зубами узел, он смог восстановить в памяти все события, предшествовавшие увечью, и потянулся за мешком. Должно было быть объяснение, почему он не смог вовремя достать оружие. Просто так сниматься тот не желал, пришлось срывать. Ничего не понимая, Разоритель смотрел на изорванное в клочья тряпье у себя в руке. Мешок был пуст. Все его содержимое так и осталось на спине, словно приваренное. Разоритель коснулся клинков за спиной, осторожно провел ладонью по острым лезвиям. «Это не может быть сон. Они... вросли?» - нервно сглотнул он. Схватившись за тот из них, который не резал пальцы, Разоритель потянул изо всех сил. «Бесполезно, другой». Задыхаясь, ничего не видя от боли, он тянул, пока не услышал хруст и не вырвал из себя инородное тело. Когда в глазах снова просветлело, он смог рассмотреть кусок металла. Его истончившаяся, вытянувшаяся и покрытая кровью часть походила на корень. Сходство усилилось, когда Разоритель разглядел небольшие ответвления. «И это находится у меня в спине?» - ужас проникал в подкорку, липкая паника сдавливала горло, руки судорожно потянулись за другими лезвиями.

Оцарапываясь, постоянно одергивая пальцы от острых кромок, Разоритель выискивал и вырывал из себя свои прежде так ценимые находки. Его коллекция орудий пыток и расправы, предмет его гордости и залог выживания в этом негостеприимном мире – теперь он стал жертвой пытки, обреченный тащить этот мертвый груз на плечах своих, питать ненасытного паразита своей плотью. Его силы быстро иссякали, он слабел и вскоре уже не мог избавиться и от частички этого проклятья. Многочисленные кровавые ручейки стекали по увечной спине, вырванный металл истерзал внутренности. Продолжать эту пытку не было возможности. Изнеможенный от испытанной боли, он смотрел на свои руки, одну – израненную, другую – изувеченную. Разорителю казалось, что он чувствует рост металла внутри себя, его медленные, безжалостно холодные прикосновения, его калечащие пальцы, запущенные в плоть. Было больно, страшно, и никого не было рядом, чтобы поддержать – впервые острое чувство одиночества дало о себе знать, неприятной горечью затопив сердце. На ладони падали слезы, первый раз за долгое время это место услышало рыдания, горестным криком огласившие окрестности.

Ветер танцует вокруг прислонившегося к дереву тела, обхватившего рукой ствол. Фигуру заносит песком, он оплетает ноги, тянется по груди к горлу, стремится поглотить столь удачно неподвижную жертву. Огонь скользит по поверхности, желая обогнать песок и сожрать добычу первым. Однако фигура приходит в движение, глаза открываются, доказывая, что смерть еще не овладела этим телом. Мучительно медленно удается подняться и, оттолкнувшись от ствола, начать делать первые, непослушные шаги. Вскоре фигура растворяется в пелене песчаной бури, оставив ветру слизывать неровную цепочку следов.

Чехарда дней и ночей… Босая нога наступает на засыпанную песком маску. Лежащий под ней череп рассыпается в прах. Прорези маски внимательно смотрят на потревожившего ее покой, и она шепчет: «Подними меня, и я открою в тебе невиданные силы. Я дам тебе уверенности. Со мной ты не познаешь поражения». Беглец в ужасе отшатывается от ее хищного оскала и, неловко ковыляя, бежит прочь. «Тогда беги, беги дальше, трус!..» «Нет, нет, я не… Я не…»

«Кто ты? – обнимает за плечи ветер. – Я-то давно с тобой в пути и хорошо тебя знаю. Ты – трясущийся от страха беглец, тварь, дрожащая при виде тени, параноик, растворяющийся в удушье своего безумия.  Я знаю тебя как смердящее убожеством и блеклостью ничтожество, как труса, от которого разит смрадом его позора!..»

Ветер срывает изношенную повязку на руке, обнажая отмирающую плоть. Заражение тянется по руке, от почерневших ран отходят трещины, подернутая прахом кожа отслаивается, лишая покрова разлагающиеся мускулы. «Выхода нет», – произносит серп, и сверкнувшая молния стали отделяет кисть от предплечья. Мертвая плоть не кровоточит, усталые губы не кричат.

Затуманенный страданием взгляд натыкается на чахлое деревце. На ветви висит раскачиваемая порывами ветра маска, она смеется, и ее хохот пробирает до костей: «Видишь? Ты умираешь, ты знаешь это.  Ты уже одной ногой в растворяющей время бесконечности. Но я могу спасти тебя. Возьми меня, и я помогу тебе одолеть смерть, я помогу тебе не умереть. Со мной ты сможешь продолжить свое существование… вечно». - «Оставь меня, пожалуйста. Уходи!» В ответ лишь смех. Надо идти дальше, монотонно делая шаг за шагом, истаптывая землю стертыми в кровь ногами.

«Кто ты? – растягивая слова, вопрошает пустошь. – Я поглотила большую твою часть и понимаю тебя лучше, чем ты сам. Ты – жалкий уродец, перекатывающийся по пустоши ком породнившейся с металлом падали. Твоя изувеченная плоть способна лишь страдать и причинять страдания. Ты отродье, плод насилия неживого над живым. Ты ползаешь по моей поверхности, вгрызающийся в отбросы червь, набивающий мусором свой желудок».

Хочется зарыдать, обхватив лицо ладонями… «Но где, где же моя рука? Куда она исчезла? Кто забрал мою руку?! Почему вместо теплого прикосновения пальцев я чувствую бритвенную остроту лезвия? Кто воткнул мне серп вместо руки? Кто похищает мое тело, оставляя на месте украденных кусков уродливые протезы? Откуда эта пустота в груди? Кто вложил в меня этот вакуум, грозящий смять мою оболочку? За что мне все это?» Ветер уносит крики заламывающей руки фигуры, она падает на колени, утыкается в песок лицом… и снова видит маску.

«Надень меня, и я позволю тебе покинуть это место. Тебе больше не придется убегать. Тебе больше не придется бояться». - «Оставь меня в покое! Прочь, прочь!» Он заносит кулак, опускает его вниз. Маска рассыпается пеплом. «Ты сам, сам с собой все это сделал. Ты один виноват!» Нельзя сидеть, должен идти, должен искать выход.

«Кто ты? - безжалостно спрашивает сверху небо. - Я наблюдало за твоим появлением, и я все видело. Мертворожденный, ты был выброшенный на помойку. Растерянный, несчастный от одиночества, ты разбросал части себя по безжизненному пространству. Предав свой дух, ты обменял бешеный пульс крови на равнодушный скрежет металла, а чистоту вдыхаемого кислорода - на монотонно перекачиваемый угарный газ.  И теперь ты цепляешься за свой рассудок как за последнее, что осталось от тебя изначального. Но правда состоит в том, что ты был рожден безумным, а подобные изъяны непростительны».

Он не верит ни единому слову. Это попросту не может быть правдой. Пустота внутри нарастает, переходит в боль. Руки нащупывают под кожей холодный металл, серп распарывает брюхо. Оболочка раскрывается, опадает багряным одеянием, выставляя наружу окровавленный металлический хребет. Он рыдает.

Маска рядом, наслаждается его агонией, не желая покидать его ни на мгновение, пляшет в вездесущем пламени. «Ты возьмешь меня. Ты не сможешь устоять. Мы с тобой обречены быть вместе. Мы предназначены друг другу». «Не смотри на нее, просто не смотри», – шепчет он себе и идет дальше.

«Кто ты? - преграждает ему дорогу танец огня. – Я был свидетелем твоих бесчисленных убийств, и от меня не укрылось то удовольствие, которые ты получал. Ты безжалостный убийца, заслуживший всего, что с ним произошло. Твоим злодеяниям нет числа, сама твоя природа зла и жестока. Ты преступник, даже после казни которого его голова щелкает зубами и вращает глазами, а тело вслепую бросается на все вокруг».

Маска хохочет: «Разве это все не правда? Разве ты не такой?». - «Заткнись, заткнись!»

«Кто ты? – громогласным хором перекрывают его крик неприступные стены. – Нам поручено тебя сторожить, и для нас очевидно, что ты целиком и полностью заслужил свое наказание. Ты неисцеляемая язва на теле, язва, которую необходимо вырезать. Прокаженный, распространяющий заразу нищий, по ошибке запертый в гробу не по размеру. Познай же, что тебе не сбежать».

«Не сбежать», - вторит маска. Он не слушает. Его губы трясутся, он падает на колени. Его глаза неотрывно смотрят на набегающие волны, пленка отражения на которых грязнее испачканных грешным дымом облаков. Простирающийся до самого горизонта океан оборвал этот уставший поход, утопил в себе надежду на избавление. Нет сил, чтобы плакать.

«Кто ты? – шепчут волны океана, подбегая к самым ногам. – Я дал тебе возможность увидеть себя, а ты, неблагодарный, царапаешь свое отражение своим нелепым уродством. Зачем ты это делаешь? Ты увидел такого же помешанного, каких видел сотни раз раньше. Те же черты лица, те же безумные глаза. Чему ты удивляешься? Ты должен был это знать. Истина горька, так же как и мои воды. Чувствуешь это? Чувствуешь, как немеют твои омытые ядовитой водой пальцы? Испей моих вод, и я прожгу в тебе дыру. Войди в меня, и я разорву твое тело и твою душу на атомы, даровав мучительную, но быструю смерть и спасительное забвение. Останься у моего берега, и я подомну под себя сушу и дотянусь до тебя. Но бежать больше некуда».

«Ты лжешь. Вы все лжете. Это все неправда. Я не такой». Он впивается ногтями в лицо.
«Приговор вынесен и обжалованию не подлежит». – «Тогда я убью судей», – говорит он и заносит над собой серп.
«Ты не можешь убежать от опускающегося лезвия гильотины». -  «Тогда я перекушу его зубами», - серп кромсает лицо, разрезая на опадающие лоскуты кожи.
«Тебе не под силу сломать прутья своей клетки». – «Тогда я выбью ей дно», - рука обрывает свисающие куски кожи, вырывает одно за другим веки.
«Ты бессилен, поскольку принадлежишь этому месту». – «Ошибаетесь, оно принадлежит мне», – рука срывает с ветви огня трепещущую от предвкушения маску. Она обжигает пальцы, пахнет паленой плотью.
«Кто ты?» - тихо спрашивает маска, нежным поцелуем стирая боль с обнаженного до кости лица.

Густая, почти черная кровь ручейками стекает из отверстий маски и падает на землю тяжелыми частыми каплями. Кровь пропитывает жадную землю, ускользая вглубь песка, с нетерпением ожидая встречи с отравленными водами океана.
Сидящая у кромки воды фигура поднимается с колен.

- Кто я? – переспрашивает голос под маской. - Я отвечу, и моим ответом будут реки крови, которые впадут в океан и изменят его цвет. Я отвечу, и моим ответом будет опрокидывающая неприступные стены поступь. Я отвечу, и моим ответом будет молнией рассекающий тучи блеск оружия.  Я отвечу, и моим ответом будут перекрывающие шум урагана крики умирающих. Я отвечу, и моим ответом будет всепожирающее пламя войны, которое поглотит эту пустошь, убив это самое мертвое место.
Разоритель разворачивается и уходит прочь, оставляя волнам смывать последние клочки своего живого существования.
«Хорошо. Будем ждать. Теперь ты достоин своего имени».