Тонкая-тонкая струна, это струна, совершенно точно. Он представления не имел о звуке, который можно извлечь из нее, но прекрасно ощущал, как она натянута и как лопнет, рождая что-то другое, рождая вспышку, и это будет уже не струна, это будет похоже на раскрытые ладони, на лепестки и на опаленный цветок развороченного металла, это гнев. Это предчувствие ярости завито столь плотно, что им можно порезаться, но неосторожные пальцы, дерзкие слова не остановить, не предостеречь, да и ни к чему. Ему не нравилось это место, гулкое, оно ломало звуки, много пустоты и мало опоры для ползающей на брюхе твари вроде него, но кроме того, стены рудника превращали звонкий голос в просто звон, в ворохи, полные горсти звенящих слов, готовых стучать по его телу как мелкие камни. Обидные окатыши, запущенные слабой рукой, оскорбительно, раздражающе, оттого и дрогнуло стальное тело, оттого и рвется струна, разворачиваясь в невесть откуда взявшуюся злость: неужели его здесь настолько держат за дурака?!
- Ты начертала Донор? – Полуутверждение, полувопрос; голос Брата стал холоднее окружающего их камня и громче, - Неужели ты столь мала, что тебе еще никто не успел рассказать о запретах, хозяйка Соцветия Эни?
Песчинка, крупинка, пылинка, ничего не значащая чешуйка на спине безного исчадия, что пожирает собственный хвост, опоясывая все сущее, она, ничтожество с мягким беспомощным телом. Только это слово до поры упрятано далеко под слои металла, наружу просочилась лишь едкая ирония с тошнотворным запахом окалины. Маленькая хозяйка песка и камней, и обломков бетона, и этого звонкого голоска, который ему сделать испуганным – всего ничего. Душитель так и не научился, он просто катастрофически не умел говорить с Сестрами, не понимал их и, по правде сказать, и понимать-то не хотел. Это голодные чудовища с красивыми голосами, со странными поступками, с неистребимым желанием разрушить все вокруг себя ради мечты бесплодной и глупой. Неотделимая часть Рая, капризные сирены или вызревающие в жирной влажной почве драконьи зубы… щемяще-красивые обрывки чуждых этому месту легенд, но им не оспорить власть Братьев и существующий порядок вещей. С последним, с порядком этим, смиряются обе стороны. Покорно, безропотно, неотвратимо, ибо только безумец сунет руку в запущенные шестеренки титанических часов, считающих их циклы. И кто-то хочет разбить эти неумолимые часы, разметать осколками по углам, а кто-то думает, что пытается сберечь, но и те, и другие стоят рядом в бездействии и только глядят на стрелки.
- Не тот Брат нынче пошел... Раньше первым, что раздавалось в Покоях, было Имя, а не вопрос. А сейчас Праведники оставляют несчастных Сестёр мучиться в догадках и извращенных упражнениях на сообразительность.
Еще один камень, простучал по броне. Следующий, очередной, заслуженный-незаслуженный; в другое время и в другом месте яду в голосе Авы он мог бы только удивиться, спросить, наконец, за что же она так ненавидит их, сейчас же он только подавил очередную волну подкатившего к горлу раздражения, качнулся, взгромождая изгибы тела друг на друга, не удержался и прижал пленницу к себе чуть крепче. Он не всегда так жаждал Цвета, как сейчас желал ее страха, ее бьющегося ужаса с неизменным привкусом Пурпура. Крохотная месть, ядовитый светлячок, зацепившийся лапками за кожу, это скомканное желание: чтобы она поняла, наконец, что чувствует он, чтобы тоже попробовала на вкус свое бессилие. В какой-то момент осознав, что сумасбродная подопечная Китобоя все же сумела его пронять, Душитель почти с отвращением убрал хвост, давая ей свободу. Проскрежетал металл. Затих. Он по-прежнему обращался к Эни.
- Что есть имя? Для меня – не более, чем знакомый голос, вырастающий на крестоцветьи звуков. Что значит – имя? – Опустив голову, Брат скрестил на груди руки, пряча усмешку, снова ответил сам себе: - Да ни черта оно не значит. Меня называют Душителем, маленькая Сестра, только едва ли ты найдешь это знание особо ценным для себя.
А Червем меня зовут только те, кто не боятся моего гнева – мог бы добавить, но промолчал. Ава, этот бездарный сфинкс, не умеющий загадывать загадки, была щедра на слова, и неужели только потому, что она испугана, взволнована, обижена? Принадлежи царица ему, едва ли она позволила себе такие вольности – мелькнула гнилая мерзкая мыслишка. Наказывать ее было бы, как минимум, приятно: долгая тропа битого стекла, от дерзкой ярости до смиренного страха, она бы прошла ее босиком, но что не свершилось, тому и не быть. Всей его мести сейчас – саднящие объятья стали, да бесцветный спокойный голос. Якобы-все-равно. Не достала, не дотянулась, не прокусила. Тварь.
- Ава, если ты виновна перед Фратрией и Отцом, ты будешь наказана. Если Ищущий напал на тебя, будет наказан он.
Душитель замолчал, предоставляя Сестре додумать самой его недосказанное требование объяснений.
